Раннепозитивистская философия

Раннепозитивистская философия науки была разветвленной сис­темой взглядов на науку как социокультурное явление. В ней доста­точно определенно осмысливались прогностические возможности научного знания и его практические функции ("Знать, чтобы пред­видеть, и предвидеть, чтобы мочь" — О. Конт), в том числе по поддер­жанию социальной стабильности и порядка. Потому и позитивист­ские методологические посылки (особенно неприятие метафизики), и положения философии науки были созвучны настроениям того научного сообщества, участниками которого были некоторые пред­ставители философского течения (Дж. Ст. Милль, В. Уэвелл и др.). В научном сообществе XIX в., как и в науке в целом, набирали интен­сивность и масштабы процессы специализации и профессионализации. Методы и результаты работы науки все больше были неподвластны осмыслению с точки зрения здравого смысла и прагматических установок среднего сословия, доминирующего в социуме. Но для создания условий нормального функционирования науки как соци­ального института она нуждалась в поддержке общества. Перед на­укой стояли две трудносогласуемые задачи: 1) сформировать образ науки, привлекательный для широкой публики и особенно для той ее части, от которой зависело финансирование и социально-правовая поддержка науки; 2) сохранить относительную внутреннюю само­стоятельность науки с ее правом на собственные правила работы. Фи­лософия раннего позитивизма практически заложила основы новой идеологии научного развития: во-первых, отмежевавшись от ниве­лирующих науку старых метафизических схем и всячески превоз­нося позитивный (основанный на опытных данных) метод исследо­вания; во-вторых, обосновывая позитивную роль науки и научного знания в жизнедеятельности социума. Эти установки стали краеу­гольными и в идеологии формирующегося индустриального обще­ства, опережая темпы его становления. Особенно созвучной философия позитивизма оказалась идее цен­ностно-нейтрального знания, выдвинутой в науке XIX в., согласно которой сознательно и достаточно жестко устанавливались границы между естествознанием, религиозными представлениями, моральным и политическим знанием, насаждалось подчинение биологических и социальных наук физическим, всячески превозносился лозунг "На­ука, технология, прогресс" и стимулировалось признание науки как доминирующего способа самосознания формирующегося индустри­ального общества (наука — это не только авторитет и сила, предмет публичной гордости, но, прежде всего, объективное и беспристраст­ное средство достижения желанных целей, орудие всеобщего блага и беспристрастный суд). Разумеется, все это находило отклик в созна­нии самых широких слоев общества. "Для теологов и политиков, — отмечают Дж. Моррел и А. Тэкри, — наука становилась средством подкрепления их претензий, которые могли теперь рассчитывать на интерпретацию в ее терминах естественного или предопределенного положения человека. Для предпринимателя или инженера наука становилась риторическим гарантом признанности избранных ими курсов деятельности. Для преуспевающего буржуа наука станови­лась не только приватным наслаждением, но и гражданским дол­гом. Для самих "джентльменов науки"[1], как и для тех, кто стремился объединиться с ними, наука из длительного интеллектуального по­иска и носителя моральных ценностей превращалась в науку — сред­ство давления на правительство, в право на престиж и положение, в средство быстрой карьеры, в субъект грантов, докладов, исследова­тельских программ, наконец, в науку как средство безупречного и социально признанного самоутверждения"1. [1] "Джентльменами науки" англоязычные исследователи ее истории в XIX в. называли сторонников ориентации на упрочение доминирующего положения физи­ческой науки в системе наук, на внедрение физики в образовательные программы в качестве образца формирования интеллектуальных качеств обучаемых, на развитие фундаментальных исследований и депрофанацию образа науки в обществе.